God is a DJ!

Этот короткометражный фильм был удостоен 35-ю наградами по всему миру.

@темы: Видео

---

Глава 2

окончание второй главы

Он прекрасно помнил, какое наслаждение доставил ему тот вечер. За городом. В маленьком деревянном домике, к которому они пробирались по глубоким сугробам. Ему то и дело приходилось брать ее на руки. А иногда и ронять. Может даже специально. Ему просто безумно нравилось, как вспыхивал снег, когда выбившиеся из-под шапочки пряди волос касались его, и тишину леса нарушал ее голос. Тяжелая сумка через плечо доставляла бесконечно много неудобств. Он промок. Но знал, что согреется. Не один. С ней.

Как же весело она смеялась, очерченная бликами огня. Они привезли вино. Но не взяли штопор. И ей, несомненно, было весело, когда он пытался открыть бутылку найденным где-то гвоздем. Она хохотала. Потом они пили вино с крошками от пробки. А как светилось ее тело! Это невозможно передать словами. Ее вообще сложно описывать. В ней слишком много всего. Слишком много цвета.

В ту ночь она была ребенком: веселым, шаловливым, ярким, ранимым.

Девушки из соседнего вагона оказались действительно милыми. Коньяк разошелся быстро. Думать уже совсем не хотелось. Рыженькая все время ему улыбалась. Приглушенный свет ламп успокаивал и расслаблял. Воспоминания грели. А за окном ночь наградила черными тенями никогда не заканчивающийся лес.

Он понял это совсем внезапно. Четко осознал и сформулировал в голове свое желание. Оно не могло ждать. Она не могла ждать. Он должен был, он хотел пойти и проверить электронную почту. Взгляд упал на часы. Через двадцать минут остановка в каком-то городе. Это значило, что соединение с Интернетом наверняка уже можно установить.

Ее не было в сети. И новых писем тоже не было.

А сегодня, мне кажется, я изменю тебе. Я слишком измотан. Измотан воспоминаниями о тебе. Мне нужно отдохнуть. Хоть несколько минут.

Он откинулся на спинку. Дверь в купе открылась. На пороге стояла "рыженькая". Он даже не помнил, как ее зовут. Это было не важно. Ни ей, ни ему. Рыженькая – таким "именем" он ее наградил для удобства осмысления - села рядом. Да, он написал правду.

- Что-то случилось? – спросила она, переводя взгляд на монитор ноутбука. Он нажал "отправить".

Молча поднял руку и кончиками пальцев коснулся ее подбородка, поворачивая лицо к себе. Заглянул ей в глаза. Они были голубыми. Не тот цвет. Он придвинулся ближе, чуть наклонился и коснулся ее губ своими. Безвкусно. Рука скользнула под волосы к ее затылку. Слишком много лака. Он удивился про себя, как они не захрустели под его пальцами.

И так было всегда, он всегда искал во всех девушках минусы. Всегда сравнивал их с ней. И они всегда уступали. Во многом. Если не сказать больше – во всем.

Сейчас же это все было не важно. Все, кроме одного: из динамиков раздался звук, свойственный только программе ICQ. Он покосился на монитор. Она вошла в сеть. Она теперь on-line. И сейчас прочитает письмо. Он еще грубее впился в губы рыженькой. Девушка покорно отдавалась ему. Как же все предсказуемы.

Она же часто вводила его в ступор, как будто случайно роняя фразы, или задавая вопросы, ответов на которые никогда не дожидалась.

Это было обычное воскресное утро, и они могли позволить себе не торопиться никуда. Он проснулся раньше, сварил кофе. С лимоном. Поставил поднос на прикроватный столик. Она всегда просыпалась, почувствовав аромат. Лег рядом. Она улыбнулась во сне. Потом открыла глаза. Медленно. Села на кровати и протянула руку за чашкой. Явно находясь еще в мире грез, сделала пару глотков и поставила ее обратно. Он знал, что в такие моменты ее лучше не трогать, что она за пределами данной реальности.

Он посмотрел за окно. Было темно. Шел дождь, сбегая по стеклам широкими полосками. Он любил дождь. Сначала потому что его любила она, потом сам осознал его притягательность и необходимость. Для себя лично. Острую необходимость. Он чуть повернулся, чтобы взглянуть на нее: она лежала на спине, скрестив на груди руки и уставившись в потолок невидящим взглядом. Ресницы отбрасывали на щёки длинные тени, делая ее совсем юной. Ему всегда казалось, что ресницы были единственной мягкой вещью на ее лице — больше не были. Что-то внутри нее смягчило ее красоту, сгладило острые углы, тронуло изгибом губы, опустило уголки глаз. Лишь руки на ее груди были стиснуты в странном жесте — отчаянного, яростного покаяния. Она посмотрела на него.

- Как ты думаешь, все люди знают, что они живые?

Можно сказать, что именно тогда, после этого вопроса, он решился уехать в Москву.

Звука о новом текстовом сообщении он так и не услышал. Было мало места и много шума от стука колес. Ему очень хотелось прогнать ту, которая сейчас мирно спала слева от него. Глупая привычка во всем винить кого-то другого, ссылаться на обстоятельства, на нетрезвое состояние. Обман - это ведь грех. Самообман – худший из грехов.

А если быть немного честнее, то он мог признаться самому себе, что далеко не один раз до этого писал ей. Ее электронная почта стала для него своеобразным дневником. Просто до этой ночи он не задумывался над этим и не отдавал себе отчета в том, что поступает как-то неправильно. С ней невозможно было поступать неправильно. Она пресекала это сразу. Одним своим существованием.

А ведь она тоже сейчас с кем-то. Она просто не может быть одна. Может быть одинока, но не одна. Даже тогда, когда они были вместе, у нее было еще несколько любовников. Он знал об этом. Еще с первого их знакомства, но не мог перебороть себя и отказаться от нее. Ни в первый раз, ни в какой из последующих. И сейчас бы не смог. Он даже простил ей то, что она встречалась с его хорошим знакомым, с которым ему приходилось работать. Ей не требовалось его прощение. Но он все же простил. Потому что ревновал. Дико ревновал.

Он тоже встречался с другими, когда был с ней. И он не хотел ревновать, это претило его натуре. Но это смутное ощущение вдруг выросло и заморозило его — не потому, что она спала с кем-то еще, нет…. Потому, что она могла вдруг полюбить кого-нибудь. Говоря о себе, он был совершенно уверен, что не смог бы — для него не существовало и не могло существовать больше никого.

Он не мог сказать себе, что любит, как и не мог сказать, что не любит. Тогда, на время этой вспышки ревности, он забыл, что попрощался с любовью. Потом вспомнил. И ревность ушла.

До сегодняшнего момента она покоилась еще глубже, чем воспоминания. Теперь же снова вылезала на поверхность. Вместе с невозможностью сказать, что не любит. Он поднялся. Сел и прислонился лбом к стеклу, смотря в небо, по краю которого нежной чуть розовой пеленой уже расстилалось начало восхода.

Он вспомнил, как играл ей на рояле. В пустой учебной комнате института. Она умела необыкновенно слушать. Тогда он играл ей в первый раз. Вивальди. Долго. А потом он так и не понял, что случилось с руками, но они зажили своей жизнью. В первый и последний раз. Пальцы отчаянно желали клавиш. Была музыка, и он не верил, что ее творят его руки.

Что он играл? Неизвестно, но определенно это нельзя было назвать "что". Ведь он играл для нее. Точнее он играл ее. Он играл свою любовь. Все то ее несовершенство, всю ту неуместность и обреченность, всю ту ее забытую новизну и древность. Всю ее сущность в цвете нот. Именно цвете. Не черно-белом. Рыжем и зеленом.

Последняя нота серебристо-бархатным звуком расплылась по комнате. Он поднял глаза. Она все это время стояла, привалившись плечом к стене, очерченная жестким светом, заведя руки за спину и внимательно изучая свои туфли, будто могла найти там что-то интересное.

Она оторвалась от своего занятия и прикрыла глаза. Повисла пугающая тишина. Теперь казалось, что в комнате никого нет, а эти два человека – лишь искаженное отражение интерьера: мраморные статуи, созданные до бесконечности меланхоличным скульптором. На них лился холодный рассвет, просачиваясь сквозь узкие окна. В этом ледяном и пугающем эхе нового утра, зависшем где-то между прошлым и будущим, билась в стекло ветка, создавая мнимую видимость движения и жизни.

А в голове все еще звучала та мелодия.

Сейчас, измеряя лбом температуру оконного стекла, он вспомнил ее. Наконец-то вспомнил! Сколько же композиций он написал, стараясь в них передать ту самую. Все они были не теми. Другие люди слушали, находили в них что-то стоящее и даже восхищались. Для него же все они были не такими. Они были бездушными. Как же ему сейчас не хватало его синтезатора.

Ведь все эти шесть лет сложились именно так только из-за того, что в его жизни была она. Пусть не долго. Но без нее он бы не уехал в Москву – никогда бы не решился. Без нее он бы не стал писать музыку – ему бы хватало Вивальди. Он бы не любил дождь и виски, цвет огня и вина, ночь и шуршащую тишину, грусть и неопределенность. Он бы не любил жизнь. Он бы просто не любил.

Все эти мысли - это все стук колес, который медленно, но верно сводит его с ума. Еще целые сутки. Но скоро. Скоро он выйдет на перрон московского вокзала и все это снова вернется в забытье. Туда, где этому самое место. И не будет больше противно и горько щипать глаза, мысли снова выстроятся в логическом порядке, и сердце… глупое сердце перестанет просить столь извращенного и болезненного удовольствия.

Он вновь посмотрел на монитор ноутбука. В ICQ напротив ее имени значок светился зеленым.

"Как-то раз ты велела представить, каково мне будет, если ты умрешь, — подумал он, словно разговаривая с ней. Ему казалось, что сквозь все эти километры, килобиты, сети, виртуальные мосты и электронные микросхемы он может, как обычно, видеть и слышать биение ее сердца — вдвое быстрее, чем его собственное. — Ты сказала, чтобы я представил это, — я попытался и не смог. Я все думал, что просто потому, что не захотел. Но нет, теперь я понимаю, что причина была не в этом. Причина в том, что ты стала мной в гораздо большей степени, чем я сам. Когда я узнал тебя, я изменился. Я стал лучше. Сильнее. Потерял тебя — и больше не смог существовать по-прежнему, я становлюсь кем-то другим, кем, как я надеялся, я никогда стать не должен. Я надеялся на это, я не хотел им становиться. Но становлюсь. И я хочу назад".

Поезд медленно останавливался. Солнце еще не показалось на горизонте, а пасмурное небо и не оставляло надежды на его появление. Зато смягчало жесткость рассвета.

Он снял с крючка легкую куртку, прихватил со стола пачку сигарет с зажигалкой и вышел из купе. Проводница уже открыла дверь. Он спустился на перрон незнакомого города. В воздухе приятно и прохладно пахло дождем. Он подкурил сигарету.

- Стоянка десять минут, - сообщила проводница ему, поскольку он был единственный из вагона, кто вышел в такое время.

А со стороны вокзала уже спешило к их поезду несколько женщин. С корзинками, тележками, сумками. Нет, не пассажиры. Местный сервис. Он ухмыльнулся. Пришло долгожданное спокойствие. Волосы приятно перебирал свежий ветерок. Словно холодные струйки касались его горячего и воспаленного мозга. Все события ночи казались бредом.

@темы: Love is on-line, Творчество, Я

---

пустой вчера был день...
единственное, что теперь развлекает, так это факт того, что идешь домой и думаешь: что там этот щенок натворил?..
у Джеки обнаружилась нездоровая любовь к зеркалам, пальмам (точнее к горшкам, в которых они сидят) и ершику.
а еще она таскает у меня носки! и начинает кусать за ноги, когда я их одеваю
А Гарри постоянно ржет...
у Джеки уже встали уши... не знаю что это за смесь пород, но она вроде ниче...
Гарри таскал ее в ветеринарку - сказали, что девочка здоровая.

И вчера вечером Гарри меня просто убил фразой:
"А ты знаешь, у нее ведь есть сестра..."

О да! давайте устроим из моей квартиры приют для бездомных собак! отлично!
нет! вторую дворчарку я не возьму!

@темы: Друзья, Личное, Мысли вслух

---

"Он не меланхолик и не пессимист! Он - музыкант!"
Гарри

@темы: высказывания, Для памяти

---

А ведь еще вчера утром хотелось что-нибудь сделать, что-нибудь нужное (мне же самому)
Нет, как всегда ничего.
Днем вчера только и успевал из кафе в кафе переезжать.
Вечером два ресторана.
При чем за весь день из всего заказанного я съел только два стручка фасоли из гарнира.
Зато пил вино.
Потом приехал домой.
Пришел Гарри.
И я завалился смотреть Queer As Folk.
И вот до теперешнего момента.
А ведь 10 утра...
что со мной?
Я старею?)

@темы: Личное, Мысли вслух

---

глаза режет...

@темы: Мысли вслух

---

There is no such thing as enough

---

I'm here

I can feel you breath

---

сейчас я трезв и повторяю:
хотите - всего наилучшего.
Прощаюсь со всеми, кто отписался.
Не жалею

---

Глава 2

первая часть второй главы

Пробуждение началось с головной боли. Он открыл глаза. Осознание того, что он находится в поезде, было каким-то слабым. Если бы не покачивание и стук колес, он бы совершенно об этом не вспомнил. Его мутило. Он медленно повернулся. В окно сквозь белые шторки пробивались яркие солнечные лучи. Он закрыл глаза и тихо застонал, приложив руку к голове. Спать больше не хотелось. Встать он тоже не мог. Он приоткрыл один глаз и искоса посмотрел на стол. Ноутбук по-прежнему был включен. Почти два часа дня. Соединение с Интернетом отсутствовало. Он оперся локтями на кровать и попробовал приподняться. Смог. С трудом. Такого похмелья у него не было уже давно.

Его день рождения. Он вспомнил об этом, и ему захотелось снова заснуть. Чтобы проснуться завтра, а лучше – послезавтра. И не помнить ни о чем, особенно о том, что он не сдержался и написал ей. В этом послании не было никаких признаний, никаких волнений и монологов о чувствах. Все было до неприличия сухо. Они никогда так не общались. Их разговоры всегда были крайне эмоциональными, трепетными, нежными, жестокими, уничтожающими. Но такими сухими – никогда. Если бы она только ответила…

Шаркая по полу вьетнамками, потому что сил поднимать ноги совершенно не было, он дошел до купе проводницы и купил у нее кофе. Чтобы кофе был с коньяком, надо было идти до вагона ресторана. Он даже представлять не хотел, сколько мучений ему это принесет. Потому не пошел.

Минут через пять в купе вошел его сосед. Выбритый. На плече соседа висело казенное полотенце, на ногах – старые потрепанные тапочки, по-видимому, доставшиеся ему в наследство от бабушки. Простая белая майка, спортивные штаны.

- Добрый день, - как-то слишком бодро сказал сосед. – Меня зовут Олег. А Вас? – спросил он, протягивая руку для знакомства.

- Андрей, - он поморщился. Все происходило слишком громко. Разговаривать не хотелось, но руку в ответ он подал. Рукопожатие – только формальность.

Сосед покосился на его кружку.

- Коньячку в кофе не желаете? – спросил Олег, вешая полотенце на крючок.

Сразу показалось, что сосед не такой уж и плохой человек, несмотря на все недостатки внешнего вида. Хороший парень этот Олег.

Кивать особого желания не было, поэтому он просто сказал "да, благодарю". Коньяк в горячем кофе действовал отменно. И быстро. Он почувствовал себя гораздо лучше. Сосед и правда оказался золотым человеком – молча читал газету.

Она тоже часто молчала. Просто сидела и молчала, думая о чем-то своем. И ему так нравился этот ее мечтательный вид. Ему хотелось улыбаться и целовать ее, когда он видел, как она накручивает рыжий локон на пальчик. Он вообще был в восторге от ее волос. Длинные, ярко рыжие, чуть завивающиеся. Она не оставляла шансов воображению.

Он помнил свой первый день рождения после знакомства с ней. Не тот, в который они познакомились. Следующее седьмое июня. Она позвонила в его дверь в половине первого ночи. Он открыл. На мгновение застыл и не мог ничего произнести. Ее тело облегало алое шелковое платье. Длинное. В пол. С открытыми плечами. Такое простое, но такое восхитительное. Во впадинке между ключиц поблескивал камешек. Один, небольшой, на тоненькой и почти незаметной цепочке. Казалось, она случайно оказалась здесь, сбежав из прошлого века. Ее рыжие волосы были забраны наверх и чуть больше подвиты, чем обычно. Наверное, она все же воспользовалась щипцами.

Он почувствовал себя бродягой из подворотни. Она улыбнулась и перешагнула порог, не дожидаясь его приглашения. С усмешкой посмотрела ему в глаза, приподняв одну бровь. Он не смог удержаться. И, как бы пошло это не звучало, "залез ей под юбку" прямо там, в прихожей. У него в руках была богиня. Он кричал от наслаждения. Не стесняя себя. Он горел, но не чувствовал боли. Он путал ее кожу с шелком.

А потом была крыша. Пледы. Бокалы с виски. Теплая летняя ночь. Луна. И они вдвоем. Казалось, что мир существует только в эти мгновения. Что завтра не будет, а вчера и не было.

- Всех, кого ты встречаешь на своем пути, ты заставляешь или влюбиться, или возненавидеть тебя, - негромко сказал он, обнимая ее со спины. - И я подчас даже не знаю, что из этого хуже. Ведь передо мной рано или поздно тоже встанет этот выбор, не так ли?

- На самом деле все удивительно просто, - она развернулась в его объятьях, подняла руку и согнутыми пальцами тихонько прикоснулась к его лицу, пробежала костяшками по щеке, губам, опустилась к ключице, - даже для тебя… - его руки скользнули ей на талию и притянули ее поближе, ее губы коснулись его уха легким шепотом. - Или нет?…

Он промолчал. Он не понял. Или не захотел понять. Он просто вдохнул ее аромат.

А город спал, утопая в свете тысяч фонарей. На черном небе сияли звезды, но не было видно луны. Великое множество разъезжающих машин "такси". Зачем? Улицы ведь совсем пусты. Абсурдность – великий и неоспоримый источник всего. Был четверг. Седьмое июня две тысячи первого года.

Была суббота. Седьмое июня две тысячи восьмого года. За окном поезда мелькали однотипные и унылые пейзажи. Она так и не ответила. Он проверил почту во время остановки в каком-то городе. Головная боль прошла. Пришел голод, а для его утоления нужно было идти в вагон-ресторан. Одному не хотелось. Одному.

Dry your eyes.

А может одному быть не так уж и плохо? Она всегда была одна. Даже в толпе. Даже с близкими и родными. Даже когда была с ним. Он не знал почему, но ставил себя на первое место для нее. Он сам решил, что должен быть ближе ей, чем все остальные. Почему? Никогда не задумывался. Считал, что лучше всех ее понимает. Что лучше всех ее знает. Очередной самообман. Очередной побег в "лучший"/"другой" мир. Сладость. "Иллюзорность самонезаменимости" – этот термин он вывел сам. Только что. Смотря в окно.

А делать здесь было абсолютно нечего. Только смотреть в окно. И ходить курить. В купе зашел его сосед.

- Эй, мученик, давай вставай, - Олег доставал что-то из своей сумки. – Я там с девчонками в соседнем вагоне познакомился. К себе на чай зовут, - и достал ту самую бутылку коньяка.

Он уже было собрался отказаться. Быстро придумав оправдание желанию истерзать окончательно самого себя, мозг выдал гениальную мысль. Он не хотел похмелья. Не хотел головной боли. Снова абсурд. Он кивнул соседу.

Девушки оказались симпатичными. Еще перед входом в их купе, сосед сообщил, что там блондинка и рыженькая. И спросил, какие ему больше нравятся. Он пожал плечами. Хотя знал. Рыжие. Он не мог устоять перед этим цветом волос. Не перед всеми его оттенками. Но все же.

Ярко рыжие. Цвета огня, когда смотришь на него сквозь бокал с красным вином. Столько бликов, столько оттенков. И все в одном. Это согревает. Возбуждает. Успокаивает. И хочется рыдать от собственной беспомощности. Беспомощности перед силой пятой стихии. Он еще не дал ей названия. Но знал о ее существовании.

@темы: Love is on-line, Творчество, Я

---

все достало, хочу отдохнуть

---

Ну наконец-то!

boomp3.com

Всех Вас с рождеством, мои дорогие!

как же я ждал этот день

хотелось праздника, именно рождественского праздника и вот сегодня...

Наконец-то дождался. и дома так приятно пахнет пирогом и печеньем и все украшено и кажется, что в жизни не может быть ничего плохого
просто не может быть
не должно
не имеет права

@темы: Друзья, Личное, ПЧ, Я

---

А кто здесь будет этой ночью?

---

Love is on-line

Отпусти меня, слышишь?

я ведь тоже живая!

Невозможно всегда

помнить, верить и ждать.

Слишком много ненужных,

и так мало тебя вечерами.

Но знаешь…

лучше не отпускай.



Глава 1.




На этом вокзале прощались и встречались ежедневно тысячи людей. Сотни тысяч гордились им, считая его главной достопримечательностью города. Так писали во всех газетах. Так вещал громким голосом мэр с трибуны, простирая руки к народу. Мраморные полы, начищенные до блеска, просторные залы ожидания с огромными плазменными экранами, на которых ежеминутно проходила реклама новых возможностей вокзала. Сверкающие в желтоватом освещении фонтаны, высокие резные колонны. Все это было слишком замечательно. Слишком для такого небольшого города.


Мэр был прав, сделав ставку на вокзал: сотни и тысячи людей ждали здесь своих поездов, надеясь где-то там найти что-то лучшее, чем мог предложить им родной город. Что-то лучшее, чем только вокзал и потрясающие панорамы – вот откуда на столько отшлифованные сиденья и неуклонное процветание.


С четвертой платформы второго пути был виден вокзал во всей его красе. На четвертую платформу второго пути можно было пройти через виадук или подземный туннель. Туннель пустовал почти всегда. На четвертую платформу второго пути шли по сотням ступенек, чтобы в последний раз окинуть взором город и продлить тем самым время прощания. Когда объявляли посадку на этой платформе, зал ожидания пустел. На этой платформе всегда кто-то плакал, на этой платформе всегда кто-то мечтал. С четвертой платформы второго пути уходил поезд Красноярск – Москва.


На деревянной скамейке ближе к выходу из туннеля сидел мужчина лет двадцати семи - тридцати. Загорелый, пахнущий дорогим одеколоном, в черных брюках из хорошей шерсти, в расстегнутой на несколько сантиметров темно-коричневой замшевой куртке, из-под которой было видно шелковую черную рубашку. Рядом с собой на скамейку он поставил металлический чемоданчик. Мужчина поднял руку и немного отодвинул рукав куртки. На запястье блеснули дорогие часы. До прибытия поезда оставалось три с половиной часа. Чуть больше трех с половиной часов до 7 июня. Мужчина спрятал лицо в ладони. Закрыл глаза. Он плакал.


Уже давно он не чувствовал себя таким одиноким. Уже давно у него не было на это времени. Каждая его минута была просчитана заранее. На дни, недели, месяцы вперед. А эти три с половиной часа – неуместная, глупая ошибка. Эти три с половиной часа не должны были принадлежать только ему. Эти три с половиной часа до 7 июня. Одиночество захватило его, как приступ удушья, перекрыв кислород, лишив возможности двигаться. Он тонул в прошлом, тонул задыхаясь, тонул с каким-то извращенным и отчаянным наслаждением. Жизнь давала возможность почувствовать себя мазохистом. Он сидел, вдыхая запах намокших ладоней. Когда в последний раз он плакал? Он не мог этого вспомнить.


- Пирожки! Горячие пирожки! – прокуренный женский голос подействовал на него отрезвляюще. Он поднял голову.

Немолодая женщина смотрела на него и улыбалась. Потертый, но на удивление чистый пуховик. Обветренные губы, неровно накрашенные ярко-розовой помадой, скатавшейся в уголках. Опущенные усталостью и возрастом уголки глаз, старательно выведенные черным карандашом вверх. Потемневшие руки, такие худые, что казалось они состояли только из суставов, обтянутых жатой кожей плохой выделки. Пальцы крепко сжимали накрытую белоснежной отглаженной тканью корзину – такие, наверное, вышли из продажи еще в прошлом десятилетии. Такие женщины не продают пирожки.


Мужчина внимательно посмотрел ей в глаза, почти потерявшие цвет. Он был благодарен за то отрезвление, которое она принесла с собой. Он улыбнулся ей в ответ. Залез рукой в карман, нашарил там какие-то деньги.


- Вот, - протянул он ей смятые купюры. – А пирожков не надо.


Ее рука непроизвольно смяла белую бумажную салфетку, которой она уже собиралась залезть в корзинку. Улыбка стала шире.

- Спасибо, - сказала она, осторожно беря деньги.


Объявили прибытие какого-то поезда на другую платформу, и женщина торопливо развернулась, чтобы уйти. Прошла несколько шагов. Остановилась и еще раз посмотрела на него.


- И не надо плакать, - тихо сказала она. – Все будет хорошо. Я узнавала.


Она быстро накинула на голову капюшон пуховика с потрепавшимся мехом по краям и засеменила в сторону подземного перехода.

Мужчина перестал улыбаться. Он опустил голову и посмотрел на асфальт, потом снова поднял взгляд к удаляющейся худощавой фигуре. Он уже и забыл, что минуту назад плакал. Тыльной стороной ладони он потер глаза. Нельзя было просто так сидеть. Еще три часа. Он поднялся и пошел в здание вокзала.


Он вошел в ресторан. Почти все столики были заняты. Он не остановился и прошел дальше, открыл двери в полутемное помещение бара. В нос ударил застоявшийся запах сигарет и алкоголя. Мужчина подошел к стойке и сел на стул рядом с женщиной лет двадцати-пяти, которая оживленно болтала с барменом. Он точно знал, что хочет сейчас. Он пил это всегда с того момента, как встретил ее.


Виски. "Glen Grant" 35 летней выдержки. Чистый, single molt. Этот виски - "с дымком", как она говорила - всегда был у нее дома. Он полюбил этот вкус. Он полюбил его из-за нее, из-за того, как она пила его. Совершенно необыкновенно. Ее осуждали все, говоря, что так виски не пьют. Знатоки, наверное, скончались бы на месте от сердечных приступов, увидь они это. Но ей было все равно – она любила его только так и никак иначе. Она наливала две третьи бокала, медленно, словно кошка, опускалась в кресло, подогревая бокал ладонями, затем делала один глоток. Всегда только один сначала. И доставала сигарету. Да, именно сигарету, а не сигару. Свои неизменные Marlboro Lights. Подкуривала, с наслаждением вдыхала и выпускала дым тонкой струйкой. И закрывала глаза. Томно. Красиво. Свои зеленые глаза. Через минуту ее руки больше не выпускали бокала и сигареты. Но эта минута… сейчас он отдал бы многое за то, чтобы увидеть все это снова.


Мужчина посмотрел на бармена. Сейчас ему хотелось чего-то большего, сейчас ему хотелось ее присутствия. Пусть мнимого.


- Бутылку "Glen Grant" 35, - эти виски не всегда были в наличии, но здесь они были. Он уже пил их здесь. Еще в старом здании вокзала. Лет шесть назад. Вместе с ней.


Он помнил, как позвонил ей, как она настаивала по телефону, что будет пить только кофе. Кофе с лимоном. Как обычно. А у него было гадкое настроение. Ему хотелось поговорить. Она была лучшим собеседником. Они встретились. Никак не могли выбрать куда пойти, и она предложила вокзал. Рассмеялась. И они оказались здесь. За прожженной сигаретами барной стойкой светлого дерева. На жестких потрепанных стульях. Она не устояла - они пили виски. Слушали, как объявляют поезда и видели, как быстро здесь меняются люди. Одни приходили, другие уезжали. Быть может навсегда. Она курила свои неизменные Marlboro Lights, улыбалась ему. Он смотрел на нее и вдыхал ее аромат. Аромат лимонного сока, перца и прохладного ночного воздуха. Он сходил с ума, когда прислонялся к ней и вдыхал полной грудью. Это были не духи, это была не косметика. Это был ее запах, запах ее кожи, запах ее волос, запах ее характера. Она была самой цельной личностью, которую он когда-либо встречал. Даже этот виски. Это был ее виски. Даже по одному этому напитку внимательный человек мог угадать ее характер, мог прикоснуться к ее сущности.


Бармен налил ему виски и поставил рядом бутылку. Мужчина долго и пристально смотрел на бокал, в котором бликами играл насыщенный темно-зеленый отсвет.


- Мне еще лимон и веточку перечной мяты, - сказал он бармену. Тот с удивлением взглянул на него, но все подал на блюдце.


Мужчина взял несколько кусочков лимона и выдавил их прямо в бокал с виски, потом с силой сжал в руке мяту. Теперь здесь была она. Он чувствовал это и поражался своей неоткрытой до этого момента способности причинять самому себе на столько изощренную боль. Он усмехнулся. Прислонил к лицу руку. Пальцы пахли пьяняще-острой свежестью. Звучит абсурдно? Он считал так же, но, закрыв глаза, продолжал вдыхать аромат. Сидящая рядом женщина смотрела на него, он это ощущал, но не мог остановиться. Ему все казалось, что сейчас хлопнет дверь дамской уборной, послышится размеренный стук каблуков, и белые ручки с тонкими изящными пальчиками обнимут его со спины. И только какая-то слишком далекая и раздавленная сейчас мечтами часть разума твердила об обратном.


Они не возвращаются.


За все эти годы он в первый раз приехал в Красноярск. Раньше ему было незачем. Он бы и сейчас не был здесь, если бы не крайняя нужда. Умер отчим. Они практически не общались. И родственными их отношения можно было назвать только формально. Но приезда требовал даже не моральный долг перед матерью, а что-то непонятное и постоянно тревожащее в душе.


Когда ему было шестнадцать, мать ушла от отца к другому мужчине. Отец слишком любил ее и не смог этого пережить. Он начал спиваться, забросил бизнес. Он высыхал на глазах, даже не пытаясь прийти в себя. Каждый день он выходил из дома, чтобы дойти до банкомата, снять наличные с карточки и на обратном пути купить пару бутылок водки. Он не снимал все деньги сразу. Было не совсем понятно, что его еще удерживало, но это давало надежду. Прошло полгода его одиночества. А потом была авария. Отец оказался в реанимации, врачи сделали три операции, всеми силами пытаясь сохранить его жизнь, благо денег, для того чтобы они так старались, на счету было предостаточно. А отец ждал. Ждал, что она придет. Но ее все не было. Врачи так и не сумели его спасти. Как можно заставить жить человека, который жить совершенно не хочет? Никак. Отец умер в больнице.


Никому не сообщалась ни дата, ни время. Поэтому на похоронах присутствовало только четверо: он, бабушка с дедушкой и еще один человек - друг отца по работе. Слез не было. Казалось в гробу лежит не его отец, а его жалкое подобие. Гримеры этой дешевой драмы тогда очень плохо поработали. Отец всю жизнь был для него эталоном элегантности и утонченного вкуса. Всегда безупречно одет и причесан, всегда серьезен и горд. Его боялись, уважали и ненавидели мужчины, восхищались, превозносили и любили женщины. Безумно любили. Другие. Не жена.


Сейчас же он видел перед собой сморщенного тридцати-четырех летнего старика, умиротворенно лежащего на белом шелке. С проседью в черных волосах, с глубокими морщинами, исполосовавшими лоб. Правда костюм был как всегда безупречно отглажен. Только вот казался размера на три-четыре больше, чем надо. Отец так похудел за эти месяцы…. Да, шрамов от аварии видно не было, но вот обвисшую кожу не скроешь гримом. Ему внезапно стало стыдно за свои мысли, и он сказал сам себе: "Сейчас отец выглядит гораздо лучше, чем все то время после ухода матери". И ему стало стыдно еще сильнее. Он старался подумать о чем-нибудь другом, но это плохо выходило. Взгляд будто приклеился к лицу отца, к неестественному румянцу на его щеках. Будто сквозь туман боковым зрением было видно, как "мужик в рясе" – так он его тогда обозвал – читал свою книжицу и махал рукой с цепочкой в воздухе. Монотонный голос лишал всякого желания вернуться в реальность. Он смотрел на отца. И не мог избавиться от глупых мыслей. Потом крышку гроба закрыли.


Он почувствовал, что совсем близко кто-то стоит, и повернулся. Рядом стоял тот самый друг отца и улыбался.


- Привет, как ты? – он молчал. – Нехорошо это все, - совершенно не смущаясь продолжал тот, - да еще и посреди учебного года. Теперь ты отстанешь в школе...


Невозможно было понять, что произошло у него в голове, но все декорации будто вытащили из-под воды на поверхность, все стало таким четким и понятным. До ужаса и дрожи в коленях понятным. Возникла острая необходимость убежать. Потом он помнил только, что очутился где-то между деревьев и старых могил и внезапно остановился. Свежий вечерний воздух волной накрыл его. Он вдохнул полной грудью, будто это был последний в его жизни вдох. Резкая боль в легких вернула на место память и сознание. И там, скрытый густыми кронами, раскидистыми кустами и могильными плитами от посторонних глаз, он дал волю слезам, упав коленями на рыхлую и прохладную землю.


- Ненавижу! Ненавижу вас!


Казалось, если он не выкрикнет эти слова, они задушат, сожрут его изнутри, измельчат на части, выжгут мозг. Осознание потери, жалость к самому себе, беспомощность, обиды последних месяцев на мать, подавляемые верой и незрелостью ребенка, возомнившего себя взрослым – все это вырвалось наружу и пролилось слезами. Это были последние его слезы. Он плакал навзрыд. Так, как, наверное, плачут женщины: с наслаждением, нетерпением и страстью. Он выплакал в этот час неистовство гнева и доверчивость, и любовь, и простодушное уважение, и веру – всё своё детство.


Он пошел в город пешком. Остановившись у первого магазинчика, купил себе пачку сигарет. И выкурил три штуки подряд. Кашляя. Подавляя рвоту и удушье. Плюясь от горечи, он курил. После этого он никогда даже не пытался бросить.


Сейчас, сидя за барной стойкой на вокзале родного города, его рука невольно потянулась к открытой пачке, лежащей перед ним. Видимо воспоминания оказались надежно спрятанными, но от этого не менее живыми. По его щеке медленно катилась одинокая слеза. Сегодня был совсем неправильный день. Совсем неправильный вечер и совсем неправильные мысли в голове. Этого не должно было случиться. Он стер слезу снова уловив смешанный им аромат лимона и перечной мяты. Глотнул виски. Ее образ, связанный со всеми важными событиями его жизни, все еще крайне настойчиво держался перед глазами. Она спасла его. Именно она тогда не дала ему возможности уйти в себя окончательно.


Воспоминания об отце не давали ему вернуться к полноценному существованию еще четыре года после похорон. Он ушел из дома матери и отчима. То был день его рождения, ему исполнялось двадцать. Седьмое июня. И он отмечал этот день, сидя у барной стойки клуба. Один. Он теперь курил, частенько выпивал, неисправно посещал институт (хотя успеваемость его от этого не снижалась), и в его постели перебывало столько девушек, сколько у большинства мужчин не набралось бы и за всю жизнь.


Он казался взрослым не по годам. И стал безбожно красивым. Светлые, почти белые волосы, которыми наградили его материнские гены, темные ресницы и брови. Жестко очерченные скулы на узком лице. Худощавое телосложение позволяло выделяться каждой его мышце. Его любили девушки, женщины, парни. Его же сердце закрылось. Любовь свернулась и оставила его в покое, уйдя туда, откуда редко возвращаются – в забытье.



Этот клуб ему нравился. Ничего вычурного. Ничего навязчивого. И что самое главное – никаких знакомых. Он напивался. Напивался водкой. И ему было хорошо одному.


- Ангельский мальчик с больными глазами, - он вздрогнул от звука женского голоса, прошептавшего это ему на ухо. Повернул голову. Ее глаза оказались всего в нескольких сантиметрах от его. И он задохнулся. Зеленые глаза, темные пушистые ресницы. Он не мог оторваться. Может, это было от выпитого алкоголя, он не знал и не хотел узнавать. Он тонул. И желал только, чтобы мгновение не заканчивалось.


Но оно прошло. Девушка отстранилась от него и села на стул рядом.


- Могу я с вами выпить? – совершенно серьезно спросила она без тени улыбки на лице. Он молча подвинул бутылку и знаком показал бармену подать еще одну рюмку.


Она выпила полную. Не закусила и даже не поморщилась.


- Вообще я предпочитаю чистый виски, - пожала плечами она, - но ради вашего дня рождения стоит пойти на уступки.


- Кто? Кто вам сказал? – он жаждал еще раз заглянуть в ее глаза.


- Вы, - спокойно произнесла она. – Точнее выражение вашего лица и ваше одиночество…


Утром она поехала к нему. Это был лучший его день рождения. С того самого дня они больше не расставались в течение двух лет. Они не расставались, но и не принадлежали друг другу. Они занимались сексом. Они разговаривали. Часами. Они ходили по барам, клубам, ресторанам, кинотеатрам. Но не были вместе. Она никогда не говорила ему о любви. Да и он не любил ее. Он ей восхищался. Восхищался как женщиной. Как человеком. Она была наиболее самодостаточной личностью из всех, кого он знал тогда или узнал позже. Нет, она не была идеальна. Он знал все ее недостатки. Только вот недостатки ли?


Бутылка виски была практически пуста. Он посмотрел на часы. Оставалось полчаса до прибытия поезда. Значит, посадку уже объявили. Он думал вернуться самолетом. Еще выезжая из Москвы, он купил себе обратный билет, зная, что потом их не будет. Но мать попросила задержаться и решить некоторые вопросы с квартирой. Когда все закончилось, билетов не было. Ближайший рейс, которым можно было улететь, был через два дня. Это были бы слишком мучительные два дня. Он бы не выдержал. Город не принимал его обратно, давя на воспоминания и запрятанные чувства. И он купил билет на поезд. Не лучшее место. Не нужные двое с половиной суток свободного времени. Но, по крайней мере, ему не пришлось оставаться в городе.


Он шел по платформе. Зеленый фирменный поезд Красноярск-Москва приветствовал пассажиров рядами полных света окон и радостными улыбками проводниц. Тот самый поезд, на котором он уезжал в первый раз. Внутри. Белоснежные шторки, на каждой из которых было написано название поезда: "Енисей". Его место было в дальнем купе возле туалета. Повезло хотя бы с нижней полкой. Он присел. Рядом положил свой чемоданчик.


23:45. Поезд медленно и плавно тронулся. Мужчина проводил взглядом остающихся на перроне людей. Они весело махали высунувшимся из окон пассажирам. Некоторые, сразу развернувшись, направились к вокзалу. Некоторые плакали. Оставалось 15 минут до его дня рождения. Оставалось 45 минут до того, как должна была бы прийти она. Но она уже шесть лет не приходила.

Он открыл чемоданчик и достал ноутбук и мобильный. Открыл компьютер и подсоединил к телефону. Подключение к Интернету пока можно было установить. Поезд еще не выехал за пределы города. Он знал все ее виртуальные контакты: номер ICQ, электронную почту, личную страничку. Он даже написал ей однажды, когда только уехал, но она не ответила.


- Есть люди, которые будут сражаться за тебя, пока есть надежда. А есть и такие, которые сражаются и после того, как надежда умирает… - однажды сказала она. Он забыл эту фразу, но почему-то именно сейчас эти слова всплыли у него в голове.



Дверь в купе открылась, в проему стояла улыбающаяся проводница. Рядом с ней мужчина с большой спортивной сумкой в руках. Так вот с кем он будет эти двое с половиной суток. Это было не важно. Он снова уставился в светящийся экран ноутбука. Загрузилась программа ICQ. Он пробежался глазами по зеленому списку контактов. Сердце его подпрыгнуло, на секунду перекрыв кислород, и упало куда-то вниз живота. Она была on-line.

@темы: Love is on-line, Творчество, Я

---

Итак, тебе покровительствует... Нэбу,

загадочная и таинственная покровительница ночи, небесных светил и сновидений, приходящая в мир только по ночам. Ее танцы под Луной завораживают любого, кто смог это видеть. Она облачена в темное великолепное платье, сотканное кажется из самого ночного неба, на плечи накинута бледная шаль рассвета, а лицо всегда скрыто белой маской Луны. Нэбу приносит в мир покой и дарует забытие, красочные сны и ночные кошмары, безумные идеи и несбыточные мечты. Она уносит печаль и приносит отрешенность.

Пройти тест

---

Скрывать свои чувства – пустое дело, лучше их просто не иметь

---

Кусочек из моего литературного творчества...

Виски. "Glen Grant" 35 летней выдержки. Чистый, single molt. Этот виски - "с дымком", как она говорила - всегда был у нее дома. Он полюбил этот вкус. Он полюбил его из-за нее, из-за того, как она пила его. Совершенно необыкновенно. Ее осуждали все, говоря, что так виски не пьют. Знатоки, наверное, скончались бы на месте от сердечных приступов, увидь они это. Но ей было все равно – она любила его только так и никак иначе. Она наливала две третьи бокала, медленно, словно кошка, опускалась в кресло, подогревая бокал ладонями, затем делала один глоток. Всегда только один сначала. И доставала сигарету. Да, именно сигарету, а не сигару. Свои неизменные Marlboro Lights. Подкуривала, с наслаждением вдыхала и выпускала дым тонкой струйкой. И закрывала глаза. Томно. Красиво. Свои зеленые глаза. И только через минуту ее руки больше не выпускали бокала и сигареты. Но эта минута… сейчас он отдал бы многое за то, чтобы увидеть все это снова.

@темы: Творчество, Я

---

Ебнутость не бывает одинока *философски*

@темы: Благотворительность

---

А я сейчас сижу с приводом от floppy диска...

на компьютере полетел блок питания... грызу привод...
смотрю в потолок... доработался... до меня, видимо, еще плохо дошло, какая случилась катастрофа...
а ведь я его даже сегодня пропылесосил, обработал спиртом, протер тряпочкой... все собрал обратно... а он все равно не включился... тут-то и возникли подозрения...
теперь на столе несколько бычков.... потушенных не в пепельнице... прямо о поверхность... монитора...
теперь под успокоительными... так на все пофиг...
истерический ржачь... достал Гарри... он от меня уже шарахается...

@темы: Эротика

---

И вроде все, как обычно...
но чего-то не хватает...
может той легкости, которой теперь так мало
а может того отношения... теперь оно стало не таким пофигистичным, как прежде... изменилось, чуть-чуть, но изменилось.
а может мне не хватает...
да что за глупости! мне всего хватает
...
...
...
кроме прежней жизни

@темы: презренная слабость, Личное, Мысли вслух, Я