Forget ur runnin' I will find u cause I can see in the dark
окончание второй главыОн прекрасно помнил, какое наслаждение доставил ему тот вечер. За городом. В маленьком деревянном домике, к которому они пробирались по глубоким сугробам. Ему то и дело приходилось брать ее на руки. А иногда и ронять. Может даже специально. Ему просто безумно нравилось, как вспыхивал снег, когда выбившиеся из-под шапочки пряди волос касались его, и тишину леса нарушал ее голос. Тяжелая сумка через плечо доставляла бесконечно много неудобств. Он промок. Но знал, что согреется. Не один. С ней.
Как же весело она смеялась, очерченная бликами огня. Они привезли вино. Но не взяли штопор. И ей, несомненно, было весело, когда он пытался открыть бутылку найденным где-то гвоздем. Она хохотала. Потом они пили вино с крошками от пробки. А как светилось ее тело! Это невозможно передать словами. Ее вообще сложно описывать. В ней слишком много всего. Слишком много цвета.
В ту ночь она была ребенком: веселым, шаловливым, ярким, ранимым.
Девушки из соседнего вагона оказались действительно милыми. Коньяк разошелся быстро. Думать уже совсем не хотелось. Рыженькая все время ему улыбалась. Приглушенный свет ламп успокаивал и расслаблял. Воспоминания грели. А за окном ночь наградила черными тенями никогда не заканчивающийся лес.
Он понял это совсем внезапно. Четко осознал и сформулировал в голове свое желание. Оно не могло ждать. Она не могла ждать. Он должен был, он хотел пойти и проверить электронную почту. Взгляд упал на часы. Через двадцать минут остановка в каком-то городе. Это значило, что соединение с Интернетом наверняка уже можно установить.
Ее не было в сети. И новых писем тоже не было.
А сегодня, мне кажется, я изменю тебе. Я слишком измотан. Измотан воспоминаниями о тебе. Мне нужно отдохнуть. Хоть несколько минут.
Он откинулся на спинку. Дверь в купе открылась. На пороге стояла "рыженькая". Он даже не помнил, как ее зовут. Это было не важно. Ни ей, ни ему. Рыженькая – таким "именем" он ее наградил для удобства осмысления - села рядом. Да, он написал правду.
- Что-то случилось? – спросила она, переводя взгляд на монитор ноутбука. Он нажал "отправить".
Молча поднял руку и кончиками пальцев коснулся ее подбородка, поворачивая лицо к себе. Заглянул ей в глаза. Они были голубыми. Не тот цвет. Он придвинулся ближе, чуть наклонился и коснулся ее губ своими. Безвкусно. Рука скользнула под волосы к ее затылку. Слишком много лака. Он удивился про себя, как они не захрустели под его пальцами.
И так было всегда, он всегда искал во всех девушках минусы. Всегда сравнивал их с ней. И они всегда уступали. Во многом. Если не сказать больше – во всем.
Сейчас же это все было не важно. Все, кроме одного: из динамиков раздался звук, свойственный только программе ICQ. Он покосился на монитор. Она вошла в сеть. Она теперь on-line. И сейчас прочитает письмо. Он еще грубее впился в губы рыженькой. Девушка покорно отдавалась ему. Как же все предсказуемы.
Она же часто вводила его в ступор, как будто случайно роняя фразы, или задавая вопросы, ответов на которые никогда не дожидалась.
Это было обычное воскресное утро, и они могли позволить себе не торопиться никуда. Он проснулся раньше, сварил кофе. С лимоном. Поставил поднос на прикроватный столик. Она всегда просыпалась, почувствовав аромат. Лег рядом. Она улыбнулась во сне. Потом открыла глаза. Медленно. Села на кровати и протянула руку за чашкой. Явно находясь еще в мире грез, сделала пару глотков и поставила ее обратно. Он знал, что в такие моменты ее лучше не трогать, что она за пределами данной реальности.
Он посмотрел за окно. Было темно. Шел дождь, сбегая по стеклам широкими полосками. Он любил дождь. Сначала потому что его любила она, потом сам осознал его притягательность и необходимость. Для себя лично. Острую необходимость. Он чуть повернулся, чтобы взглянуть на нее: она лежала на спине, скрестив на груди руки и уставившись в потолок невидящим взглядом. Ресницы отбрасывали на щёки длинные тени, делая ее совсем юной. Ему всегда казалось, что ресницы были единственной мягкой вещью на ее лице — больше не были. Что-то внутри нее смягчило ее красоту, сгладило острые углы, тронуло изгибом губы, опустило уголки глаз. Лишь руки на ее груди были стиснуты в странном жесте — отчаянного, яростного покаяния. Она посмотрела на него.
- Как ты думаешь, все люди знают, что они живые?
Можно сказать, что именно тогда, после этого вопроса, он решился уехать в Москву.
Звука о новом текстовом сообщении он так и не услышал. Было мало места и много шума от стука колес. Ему очень хотелось прогнать ту, которая сейчас мирно спала слева от него. Глупая привычка во всем винить кого-то другого, ссылаться на обстоятельства, на нетрезвое состояние. Обман - это ведь грех. Самообман – худший из грехов.
А если быть немного честнее, то он мог признаться самому себе, что далеко не один раз до этого писал ей. Ее электронная почта стала для него своеобразным дневником. Просто до этой ночи он не задумывался над этим и не отдавал себе отчета в том, что поступает как-то неправильно. С ней невозможно было поступать неправильно. Она пресекала это сразу. Одним своим существованием.
А ведь она тоже сейчас с кем-то. Она просто не может быть одна. Может быть одинока, но не одна. Даже тогда, когда они были вместе, у нее было еще несколько любовников. Он знал об этом. Еще с первого их знакомства, но не мог перебороть себя и отказаться от нее. Ни в первый раз, ни в какой из последующих. И сейчас бы не смог. Он даже простил ей то, что она встречалась с его хорошим знакомым, с которым ему приходилось работать. Ей не требовалось его прощение. Но он все же простил. Потому что ревновал. Дико ревновал.
Он тоже встречался с другими, когда был с ней. И он не хотел ревновать, это претило его натуре. Но это смутное ощущение вдруг выросло и заморозило его — не потому, что она спала с кем-то еще, нет…. Потому, что она могла вдруг полюбить кого-нибудь. Говоря о себе, он был совершенно уверен, что не смог бы — для него не существовало и не могло существовать больше никого.
Он не мог сказать себе, что любит, как и не мог сказать, что не любит. Тогда, на время этой вспышки ревности, он забыл, что попрощался с любовью. Потом вспомнил. И ревность ушла.
До сегодняшнего момента она покоилась еще глубже, чем воспоминания. Теперь же снова вылезала на поверхность. Вместе с невозможностью сказать, что не любит. Он поднялся. Сел и прислонился лбом к стеклу, смотря в небо, по краю которого нежной чуть розовой пеленой уже расстилалось начало восхода.
Он вспомнил, как играл ей на рояле. В пустой учебной комнате института. Она умела необыкновенно слушать. Тогда он играл ей в первый раз. Вивальди. Долго. А потом он так и не понял, что случилось с руками, но они зажили своей жизнью. В первый и последний раз. Пальцы отчаянно желали клавиш. Была музыка, и он не верил, что ее творят его руки.
Что он играл? Неизвестно, но определенно это нельзя было назвать "что". Ведь он играл для нее. Точнее он играл ее. Он играл свою любовь. Все то ее несовершенство, всю ту неуместность и обреченность, всю ту ее забытую новизну и древность. Всю ее сущность в цвете нот. Именно цвете. Не черно-белом. Рыжем и зеленом.
Последняя нота серебристо-бархатным звуком расплылась по комнате. Он поднял глаза. Она все это время стояла, привалившись плечом к стене, очерченная жестким светом, заведя руки за спину и внимательно изучая свои туфли, будто могла найти там что-то интересное.
Она оторвалась от своего занятия и прикрыла глаза. Повисла пугающая тишина. Теперь казалось, что в комнате никого нет, а эти два человека – лишь искаженное отражение интерьера: мраморные статуи, созданные до бесконечности меланхоличным скульптором. На них лился холодный рассвет, просачиваясь сквозь узкие окна. В этом ледяном и пугающем эхе нового утра, зависшем где-то между прошлым и будущим, билась в стекло ветка, создавая мнимую видимость движения и жизни.
А в голове все еще звучала та мелодия.
Сейчас, измеряя лбом температуру оконного стекла, он вспомнил ее. Наконец-то вспомнил! Сколько же композиций он написал, стараясь в них передать ту самую. Все они были не теми. Другие люди слушали, находили в них что-то стоящее и даже восхищались. Для него же все они были не такими. Они были бездушными. Как же ему сейчас не хватало его синтезатора.
Ведь все эти шесть лет сложились именно так только из-за того, что в его жизни была она. Пусть не долго. Но без нее он бы не уехал в Москву – никогда бы не решился. Без нее он бы не стал писать музыку – ему бы хватало Вивальди. Он бы не любил дождь и виски, цвет огня и вина, ночь и шуршащую тишину, грусть и неопределенность. Он бы не любил жизнь. Он бы просто не любил.
Все эти мысли - это все стук колес, который медленно, но верно сводит его с ума. Еще целые сутки. Но скоро. Скоро он выйдет на перрон московского вокзала и все это снова вернется в забытье. Туда, где этому самое место. И не будет больше противно и горько щипать глаза, мысли снова выстроятся в логическом порядке, и сердце… глупое сердце перестанет просить столь извращенного и болезненного удовольствия.
Он вновь посмотрел на монитор ноутбука. В ICQ напротив ее имени значок светился зеленым.
"Как-то раз ты велела представить, каково мне будет, если ты умрешь, — подумал он, словно разговаривая с ней. Ему казалось, что сквозь все эти километры, килобиты, сети, виртуальные мосты и электронные микросхемы он может, как обычно, видеть и слышать биение ее сердца — вдвое быстрее, чем его собственное. — Ты сказала, чтобы я представил это, — я попытался и не смог. Я все думал, что просто потому, что не захотел. Но нет, теперь я понимаю, что причина была не в этом. Причина в том, что ты стала мной в гораздо большей степени, чем я сам. Когда я узнал тебя, я изменился. Я стал лучше. Сильнее. Потерял тебя — и больше не смог существовать по-прежнему, я становлюсь кем-то другим, кем, как я надеялся, я никогда стать не должен. Я надеялся на это, я не хотел им становиться. Но становлюсь. И я хочу назад".
Поезд медленно останавливался. Солнце еще не показалось на горизонте, а пасмурное небо и не оставляло надежды на его появление. Зато смягчало жесткость рассвета.
Он снял с крючка легкую куртку, прихватил со стола пачку сигарет с зажигалкой и вышел из купе. Проводница уже открыла дверь. Он спустился на перрон незнакомого города. В воздухе приятно и прохладно пахло дождем. Он подкурил сигарету.
- Стоянка десять минут, - сообщила проводница ему, поскольку он был единственный из вагона, кто вышел в такое время.
А со стороны вокзала уже спешило к их поезду несколько женщин. С корзинками, тележками, сумками. Нет, не пассажиры. Местный сервис. Он ухмыльнулся. Пришло долгожданное спокойствие. Волосы приятно перебирал свежий ветерок. Словно холодные струйки касались его горячего и воспаленного мозга. Все события ночи казались бредом.
Как же весело она смеялась, очерченная бликами огня. Они привезли вино. Но не взяли штопор. И ей, несомненно, было весело, когда он пытался открыть бутылку найденным где-то гвоздем. Она хохотала. Потом они пили вино с крошками от пробки. А как светилось ее тело! Это невозможно передать словами. Ее вообще сложно описывать. В ней слишком много всего. Слишком много цвета.
В ту ночь она была ребенком: веселым, шаловливым, ярким, ранимым.
Девушки из соседнего вагона оказались действительно милыми. Коньяк разошелся быстро. Думать уже совсем не хотелось. Рыженькая все время ему улыбалась. Приглушенный свет ламп успокаивал и расслаблял. Воспоминания грели. А за окном ночь наградила черными тенями никогда не заканчивающийся лес.
Он понял это совсем внезапно. Четко осознал и сформулировал в голове свое желание. Оно не могло ждать. Она не могла ждать. Он должен был, он хотел пойти и проверить электронную почту. Взгляд упал на часы. Через двадцать минут остановка в каком-то городе. Это значило, что соединение с Интернетом наверняка уже можно установить.
Ее не было в сети. И новых писем тоже не было.
А сегодня, мне кажется, я изменю тебе. Я слишком измотан. Измотан воспоминаниями о тебе. Мне нужно отдохнуть. Хоть несколько минут.
Он откинулся на спинку. Дверь в купе открылась. На пороге стояла "рыженькая". Он даже не помнил, как ее зовут. Это было не важно. Ни ей, ни ему. Рыженькая – таким "именем" он ее наградил для удобства осмысления - села рядом. Да, он написал правду.
- Что-то случилось? – спросила она, переводя взгляд на монитор ноутбука. Он нажал "отправить".
Молча поднял руку и кончиками пальцев коснулся ее подбородка, поворачивая лицо к себе. Заглянул ей в глаза. Они были голубыми. Не тот цвет. Он придвинулся ближе, чуть наклонился и коснулся ее губ своими. Безвкусно. Рука скользнула под волосы к ее затылку. Слишком много лака. Он удивился про себя, как они не захрустели под его пальцами.
И так было всегда, он всегда искал во всех девушках минусы. Всегда сравнивал их с ней. И они всегда уступали. Во многом. Если не сказать больше – во всем.
Сейчас же это все было не важно. Все, кроме одного: из динамиков раздался звук, свойственный только программе ICQ. Он покосился на монитор. Она вошла в сеть. Она теперь on-line. И сейчас прочитает письмо. Он еще грубее впился в губы рыженькой. Девушка покорно отдавалась ему. Как же все предсказуемы.
Она же часто вводила его в ступор, как будто случайно роняя фразы, или задавая вопросы, ответов на которые никогда не дожидалась.
Это было обычное воскресное утро, и они могли позволить себе не торопиться никуда. Он проснулся раньше, сварил кофе. С лимоном. Поставил поднос на прикроватный столик. Она всегда просыпалась, почувствовав аромат. Лег рядом. Она улыбнулась во сне. Потом открыла глаза. Медленно. Села на кровати и протянула руку за чашкой. Явно находясь еще в мире грез, сделала пару глотков и поставила ее обратно. Он знал, что в такие моменты ее лучше не трогать, что она за пределами данной реальности.
Он посмотрел за окно. Было темно. Шел дождь, сбегая по стеклам широкими полосками. Он любил дождь. Сначала потому что его любила она, потом сам осознал его притягательность и необходимость. Для себя лично. Острую необходимость. Он чуть повернулся, чтобы взглянуть на нее: она лежала на спине, скрестив на груди руки и уставившись в потолок невидящим взглядом. Ресницы отбрасывали на щёки длинные тени, делая ее совсем юной. Ему всегда казалось, что ресницы были единственной мягкой вещью на ее лице — больше не были. Что-то внутри нее смягчило ее красоту, сгладило острые углы, тронуло изгибом губы, опустило уголки глаз. Лишь руки на ее груди были стиснуты в странном жесте — отчаянного, яростного покаяния. Она посмотрела на него.
- Как ты думаешь, все люди знают, что они живые?
Можно сказать, что именно тогда, после этого вопроса, он решился уехать в Москву.
Звука о новом текстовом сообщении он так и не услышал. Было мало места и много шума от стука колес. Ему очень хотелось прогнать ту, которая сейчас мирно спала слева от него. Глупая привычка во всем винить кого-то другого, ссылаться на обстоятельства, на нетрезвое состояние. Обман - это ведь грех. Самообман – худший из грехов.
А если быть немного честнее, то он мог признаться самому себе, что далеко не один раз до этого писал ей. Ее электронная почта стала для него своеобразным дневником. Просто до этой ночи он не задумывался над этим и не отдавал себе отчета в том, что поступает как-то неправильно. С ней невозможно было поступать неправильно. Она пресекала это сразу. Одним своим существованием.
А ведь она тоже сейчас с кем-то. Она просто не может быть одна. Может быть одинока, но не одна. Даже тогда, когда они были вместе, у нее было еще несколько любовников. Он знал об этом. Еще с первого их знакомства, но не мог перебороть себя и отказаться от нее. Ни в первый раз, ни в какой из последующих. И сейчас бы не смог. Он даже простил ей то, что она встречалась с его хорошим знакомым, с которым ему приходилось работать. Ей не требовалось его прощение. Но он все же простил. Потому что ревновал. Дико ревновал.
Он тоже встречался с другими, когда был с ней. И он не хотел ревновать, это претило его натуре. Но это смутное ощущение вдруг выросло и заморозило его — не потому, что она спала с кем-то еще, нет…. Потому, что она могла вдруг полюбить кого-нибудь. Говоря о себе, он был совершенно уверен, что не смог бы — для него не существовало и не могло существовать больше никого.
Он не мог сказать себе, что любит, как и не мог сказать, что не любит. Тогда, на время этой вспышки ревности, он забыл, что попрощался с любовью. Потом вспомнил. И ревность ушла.
До сегодняшнего момента она покоилась еще глубже, чем воспоминания. Теперь же снова вылезала на поверхность. Вместе с невозможностью сказать, что не любит. Он поднялся. Сел и прислонился лбом к стеклу, смотря в небо, по краю которого нежной чуть розовой пеленой уже расстилалось начало восхода.
Он вспомнил, как играл ей на рояле. В пустой учебной комнате института. Она умела необыкновенно слушать. Тогда он играл ей в первый раз. Вивальди. Долго. А потом он так и не понял, что случилось с руками, но они зажили своей жизнью. В первый и последний раз. Пальцы отчаянно желали клавиш. Была музыка, и он не верил, что ее творят его руки.
Что он играл? Неизвестно, но определенно это нельзя было назвать "что". Ведь он играл для нее. Точнее он играл ее. Он играл свою любовь. Все то ее несовершенство, всю ту неуместность и обреченность, всю ту ее забытую новизну и древность. Всю ее сущность в цвете нот. Именно цвете. Не черно-белом. Рыжем и зеленом.
Последняя нота серебристо-бархатным звуком расплылась по комнате. Он поднял глаза. Она все это время стояла, привалившись плечом к стене, очерченная жестким светом, заведя руки за спину и внимательно изучая свои туфли, будто могла найти там что-то интересное.
Она оторвалась от своего занятия и прикрыла глаза. Повисла пугающая тишина. Теперь казалось, что в комнате никого нет, а эти два человека – лишь искаженное отражение интерьера: мраморные статуи, созданные до бесконечности меланхоличным скульптором. На них лился холодный рассвет, просачиваясь сквозь узкие окна. В этом ледяном и пугающем эхе нового утра, зависшем где-то между прошлым и будущим, билась в стекло ветка, создавая мнимую видимость движения и жизни.
А в голове все еще звучала та мелодия.
Сейчас, измеряя лбом температуру оконного стекла, он вспомнил ее. Наконец-то вспомнил! Сколько же композиций он написал, стараясь в них передать ту самую. Все они были не теми. Другие люди слушали, находили в них что-то стоящее и даже восхищались. Для него же все они были не такими. Они были бездушными. Как же ему сейчас не хватало его синтезатора.
Ведь все эти шесть лет сложились именно так только из-за того, что в его жизни была она. Пусть не долго. Но без нее он бы не уехал в Москву – никогда бы не решился. Без нее он бы не стал писать музыку – ему бы хватало Вивальди. Он бы не любил дождь и виски, цвет огня и вина, ночь и шуршащую тишину, грусть и неопределенность. Он бы не любил жизнь. Он бы просто не любил.
Все эти мысли - это все стук колес, который медленно, но верно сводит его с ума. Еще целые сутки. Но скоро. Скоро он выйдет на перрон московского вокзала и все это снова вернется в забытье. Туда, где этому самое место. И не будет больше противно и горько щипать глаза, мысли снова выстроятся в логическом порядке, и сердце… глупое сердце перестанет просить столь извращенного и болезненного удовольствия.
Он вновь посмотрел на монитор ноутбука. В ICQ напротив ее имени значок светился зеленым.
"Как-то раз ты велела представить, каково мне будет, если ты умрешь, — подумал он, словно разговаривая с ней. Ему казалось, что сквозь все эти километры, килобиты, сети, виртуальные мосты и электронные микросхемы он может, как обычно, видеть и слышать биение ее сердца — вдвое быстрее, чем его собственное. — Ты сказала, чтобы я представил это, — я попытался и не смог. Я все думал, что просто потому, что не захотел. Но нет, теперь я понимаю, что причина была не в этом. Причина в том, что ты стала мной в гораздо большей степени, чем я сам. Когда я узнал тебя, я изменился. Я стал лучше. Сильнее. Потерял тебя — и больше не смог существовать по-прежнему, я становлюсь кем-то другим, кем, как я надеялся, я никогда стать не должен. Я надеялся на это, я не хотел им становиться. Но становлюсь. И я хочу назад".
Поезд медленно останавливался. Солнце еще не показалось на горизонте, а пасмурное небо и не оставляло надежды на его появление. Зато смягчало жесткость рассвета.
Он снял с крючка легкую куртку, прихватил со стола пачку сигарет с зажигалкой и вышел из купе. Проводница уже открыла дверь. Он спустился на перрон незнакомого города. В воздухе приятно и прохладно пахло дождем. Он подкурил сигарету.
- Стоянка десять минут, - сообщила проводница ему, поскольку он был единственный из вагона, кто вышел в такое время.
А со стороны вокзала уже спешило к их поезду несколько женщин. С корзинками, тележками, сумками. Нет, не пассажиры. Местный сервис. Он ухмыльнулся. Пришло долгожданное спокойствие. Волосы приятно перебирал свежий ветерок. Словно холодные струйки касались его горячего и воспаленного мозга. Все события ночи казались бредом.
@темы: Love is on-line, Творчество, Я
-
-
22.01.2008 в 14:23-
-
22.01.2008 в 14:28это действительно было в Вашей жизни или же все выдумка?
-
-
22.01.2008 в 14:39яШельма
-
-
26.01.2008 в 20:14-
-
26.01.2008 в 23:33