Forget ur runnin' I will find u cause I can see in the dark
первая часть третей главыОна позвонила очень рано для их обычного свидания. Было только пять часов вечера. Ее голос прерывался. Она плакала. Плакала навзрыд. Задыхаясь. Его сердце перевернулось и ухнуло куда-то вниз. Она просила приехать.
Он вызвал такси, но так и не смог дождаться, когда же оно приедет. Выбежал на улицу. Поймал попутку. Он в первый раз ехал к ней. Он никогда у нее не был прежде. Да и адрес она только что ему сообщила. А еще он никогда не видел и не слышал, как она плачет. Значит, случилось что-то серьезное. Крайне серьезное. Иначе и быть не может. Сердце его, казалось, стучит где-то в районе живота, страстно желая вырваться.
Дверь открыл мужчина лет сорока на вид. Пьяный мужчина. Небритый.
- Вам кого? – еле шевеля языком спросил он, прищурившись разглядывая молодого человека, стоящего на пороге. – Мы ничего не покупаем, можете убираться отсюда, - добавил он, собираясь захлопнуть дверь.
- Нет, я ничего не продаю! – опомнился Андрей, успев придержать дверь пока она не закрылась. – Мне нужно увидеть Кристину.
- Кристину? – видно не часто у нее бывают гости - мужчина был сильно удивлен. – Ну проходи, - он открыл дверь, и Андрей переступил порог ее дома.
Ее дом. По началу он даже засомневался туда ли попал. Он бы мог поверить, что это квартира одинокого мужчины-алкоголика, что это квартира семьи с крайне маленьким достатком, что в этой квартире вообще никто не живет. Но чтобы здесь жила она со своей семьей – никогда. Старая мебель, покосившиеся громоздкие шкафы, полинявшие и выцветшие обои, местами ободранные. Воздуха, казалось, не было вообще, лишь сгустившийся до масляной концентрации запах протухшей еды, табачного дыма и алкоголя. "Такое бывает только в кино", - пронеслось у него в голове. Трущобы? Нет, в них должно быть приятнее, чем здесь.
Однако сомнения пропали, когда он открыл дверь в указанную ему комнату. Оценить обстановку он не успел. Она сидела на покрытой клетчатым пледом кровати, стоявшей у стены, обхватив колени руками и уткнувшись в них лицом. Она подняла голову, когда услышала скрип двери. Слез на ее щеках уже не было, но расплывшаяся тушь, неестественный блеск покрасневших глаз свидетельствовали о том, что она плакала. Долго. Недавно. Сильно.
Он сел рядом, она посмотрела на него и явно против ее воли по щеке медленно поползла маленькая соленая капелька. Ему захотелось закричать. Слишком много потрясений на сегодня. Слишком много разрушенных иллюзий и представлений.
- Добро пожаловать в ад, - она попыталась улыбнуться. Это плохо получилось.
Нет, этот вечер не стал вечером долгих признаний и мучительной искренности. Она говорила совсем не долго. Легко руша все. Все его понятия о должном устройстве мира.
- Да, я здесь живу. И тот, кого ты видел в дверях – мой отец. Где мать? Не знаю. Отец выгнал ее позавчера, когда она пьяная притащилась со своим любовником. Давай никогда не будем любить, а? – как бы между прочим добавила она и не стала дожидаться ответа. – У меня в гостях редко кто-то бывает, особенно мужского пола. Подруг у меня нет, думаю ты понимаешь причины. А парни. Я как-то привела одного. Потом на месяц в этом доме мое имя поменялось с "Кристина" на "Шлюха". А то был просто друг. Не любовник даже. Андрей, я не хочу семью. Никогда, - она снова уткнулась лбом в колени. Он же хотел видеть ее лицо. Чтобы постараться верить в происходящее.
- Девочка моя… - он приблизился, чтобы обнять ее. Все остальное произошло за доли секунды. Прикосновение пальцев к ее руке. Она с невероятной скоростью отпрыгнула назад и сама больно ударилась о спинку кровати. Он почувствовал резкий удар в живот – ее ноги выпрямились. Кулаки ее сжались, захватывая покрывало.
- Не надо… - в округлившихся заплаканных глазах отразился животный страх.
В тот вечер ее чуть не изнасиловали. И она больше никому, кроме него, даже отцу, не могла рассказать об этом. Вот откуда слезы. Вот откуда этот приступ правды и приглашение в свой мир. Этот вечер стал его частым и неизменным сном в течение всего последующего времени.
И сегодня он снился ему. Спустя столько лет. В вагоне поезда, снова увозившего его. На чужих простынях. С незнакомой девушкой. "Давай никогда не будем любить, а?" но дело было в том, что он уже любил. И только теперь, проснувшись здесь и сейчас, осознал это. Четко. Он, никогда никого и ничего не любивший, — ни человека, ни место, ни предмет — он любил
Это чувство не было похоже на то, что он испытывал, или думал, что испытывал, к ней раньше — смесь искреннего восхищения и симпатии. Оно было более простым, даже примитивным, поскольку оно росло из самых потаенных глубин его сердца, и его нельзя было ни контролировать, ни осмыслить, ни утешить в разочаровании.
И он, наконец, понял, почему никогда не мог сказать даже самому себе, что любит ее. любовь представлялась ему чем-то примитивным, односложным. Это же чувство было слишком грандиозно, чтобы иметь название, в нем было намешано и любви, и ненависти, и ревности, и горя, и восхищения, и агонии, и страха, и ярости… но это была любовь. Самая настоящая.
Он поднялся. Соседа не было. Рыженькая успела уйти не оставив даже запаха. Новый день клонился к своему завершению – купе наполнялось яркими красками. Он смотрел в окно. Вдоль кромки деревьев на западе на голубоватой ткани неба появился красный шов заката. Он коснулся макушек деревьев, словно поджигая их. Нетронутая трава на поле полыхнула алым, как кисть, опущенная в красные чернила.
Еще одно письмо ей. Уже с признанием. Ведь больше ничего не оставалось. Еще немного и он сойдет с ума. Его взгляд пробежал по подушке. Один единственный волосок. Протянув руку, он коснулся его. Немного не тот, но… Она всегда была так прекрасна в вихре огненных волос. Он никогда не лгал, говоря, что они были его слабостью: он всегда был падок на красивые и дорогие вещи, на богатые цветом закаты и удивительные места. Он никогда не забудет эти волосы, их удивительный цвет — то ли крови, то ли вина.
А ведь никто и никогда не смог бы догадаться, как на самом-то деле она живет. Она всегда была ослепительна. Да, никто не бывал у нее дома, но он мог поклясться, что каждый, знавший и видевший эту девушку, приписывал ее семейству высшую категорию достатка. А именно ей - утонченный вкус и чувство стиля. Пусть не было модных вещей… а ведь модных вещей действительно на ней никогда не было…
И даже то красное платье! Он тогда только подумал, что она сбежала из прошлого столетия, но этой вещи действительно могло быть лет сто… Сейчас столько незначительных мелочей стали очевидными, столько уловок, вводящих в заблуждение любого.
А еще она заставила его бояться. Он не испытывал страха практически никогда, но она добилась этого. После того, как он побывал у нее дома, а точнее, после того, как ее чуть не изнасиловали, она методично стала расставаться со всеми своими любовниками. Один, второй, третий. Денис, через два дня Антон, еще через день Игорь, потом Леша и так далее. Она приходила и рассказывала об этом ему. По началу он радовался, а потом…
Да, она рассказывала, но кто ему сказал, что он был единственным. Может быть так же несколько дней назад она откровенничала с Лешей, а следом бросила его. Или с Антоном, или с Димой. Любой мог быть в этом списке. И любой мог считать себя единственным. И тут ему стало страшно. Страшно представить, что он может ее потерять. Бросить ее первым? Об этом не могло быть и речи! Ведь он мог стать одним для нее. Ведь был шанс. Поэтому он ждал. Ждал и боялся, как больше не боялся никогда в своей жизни.
И тогда ему пришло в голову: а что, если она не знает, что важна ему? что если она думает, что безразлична?
Два месяца длился этот страх. Два месяца он был самым милым и внимательным.
- Теперь вас у меня будет только двое, - как-то вечером сказала она и, как ни в чем не бывало, мило улыбнулась.
А еще через неделю ее мать положили в психиатрическую лечебницу. Он, наверное, должен был сочувствовать. И, может быть, даже смог бы это сделать, глядя на ее посеревшее лицо, потухший взгляд. Даже волосы ее, казалось, утратили былую яркость. Но не мог. Он все думал, знает ли Артем, второй "выживший", обо всем этом, был ли у нее дома, видел ли ее отца, видел ли ее условия существования? Или она только ему рассказала? Про мать. Он не мог, глядя на нее, заставить себя думать о чем-то другом. Она прекрасно управляла судьбами людей. Судьбами своих парней. Так почему же не смогла изменить семью?
Все эти вопросы, как самые противные вирусы, ежедневно поглощали его мозг, выпивали все живительные соки, опутывали душу. Самые страшные вирусы. Как же он ненавидел ее за это. Не выдержал.
- Я хочу, чтобы ты была только моя, - сказал он, целуя ее в висок так нежно, как только умел.
Она осела и обняла себя руками так, как будто ей внезапно стало очень холодно. Он смотрел на нее. Все его эмоции сплелись в один клубок в желудке: стресс, который он испытывал притворяясь, что все в порядке, ярость, шок, боль и, теперь, ужас; ужас от того, что что-то может случится прямо сейчас, и это он будет виноват.
- Нет, - она надела маску властной эгоистки и посмотрела на него. – Думаю, пришло время тебе понять, что никто и никогда не приручит меня, не заставит стать рабой своих желаний. Ты знаешь, что любовь делает с людьми, ты же знаешь, как и благодаря чему ушел из жизни твой отец. И ты все еще хочешь того же?
- Я не говорил о любви, - сказал он и тут же пожалел о своих словах – глаза ее полыхнули огнем, не огнем желания или страсти. Адским огнем, ничего хорошего не предвещающим.
Мгновение стало кристально-прозрачным и острым, как алмаз. Происходило что-то необъяснимое. Она стала другой, и он будто смотрел сквозь эту молочно-белую кожу, сквозь глаза, которые сделались холодными янтарными стекляшками. Он увидел гнев, ярость, бешенство — и страшную пустоту за всем этим, скручивающуюся в какую-то бесконечную спираль, что вела в такие места, где никогда не было света.
- Ты уже уходишь, - ровным голосом констатировала она.
Он взял с кровати куртку и вышел из ее комнаты. Все запахи, заполнявшие остальные помещения квартиры, как надоедливые мухи, роем ринулись ему в нос, заполняя легкие. Он бежал от нее, и в этом не было ничего приятного, не было ощущения легкости, которую, наверное, испытывают птицы, когда их выпускают на волю. Пусть даже из золотой клетки. Он был расколот и опустошен.
То была последняя их зима. Холодный и колкий красноярский февраль, со всеми его леденящими ветрами и обжигающе-морозными ночами. Но вместе с тем безудержно красивый. Февраль, который прошелся по каждой веточке не мягкой, а жесткой кистью художника, очертив до неприличия каждый контур, выделив все изгибы кованых оград и посеребрив мостовые.
Он вызвал такси, но так и не смог дождаться, когда же оно приедет. Выбежал на улицу. Поймал попутку. Он в первый раз ехал к ней. Он никогда у нее не был прежде. Да и адрес она только что ему сообщила. А еще он никогда не видел и не слышал, как она плачет. Значит, случилось что-то серьезное. Крайне серьезное. Иначе и быть не может. Сердце его, казалось, стучит где-то в районе живота, страстно желая вырваться.
Дверь открыл мужчина лет сорока на вид. Пьяный мужчина. Небритый.
- Вам кого? – еле шевеля языком спросил он, прищурившись разглядывая молодого человека, стоящего на пороге. – Мы ничего не покупаем, можете убираться отсюда, - добавил он, собираясь захлопнуть дверь.
- Нет, я ничего не продаю! – опомнился Андрей, успев придержать дверь пока она не закрылась. – Мне нужно увидеть Кристину.
- Кристину? – видно не часто у нее бывают гости - мужчина был сильно удивлен. – Ну проходи, - он открыл дверь, и Андрей переступил порог ее дома.
Ее дом. По началу он даже засомневался туда ли попал. Он бы мог поверить, что это квартира одинокого мужчины-алкоголика, что это квартира семьи с крайне маленьким достатком, что в этой квартире вообще никто не живет. Но чтобы здесь жила она со своей семьей – никогда. Старая мебель, покосившиеся громоздкие шкафы, полинявшие и выцветшие обои, местами ободранные. Воздуха, казалось, не было вообще, лишь сгустившийся до масляной концентрации запах протухшей еды, табачного дыма и алкоголя. "Такое бывает только в кино", - пронеслось у него в голове. Трущобы? Нет, в них должно быть приятнее, чем здесь.
Однако сомнения пропали, когда он открыл дверь в указанную ему комнату. Оценить обстановку он не успел. Она сидела на покрытой клетчатым пледом кровати, стоявшей у стены, обхватив колени руками и уткнувшись в них лицом. Она подняла голову, когда услышала скрип двери. Слез на ее щеках уже не было, но расплывшаяся тушь, неестественный блеск покрасневших глаз свидетельствовали о том, что она плакала. Долго. Недавно. Сильно.
Он сел рядом, она посмотрела на него и явно против ее воли по щеке медленно поползла маленькая соленая капелька. Ему захотелось закричать. Слишком много потрясений на сегодня. Слишком много разрушенных иллюзий и представлений.
- Добро пожаловать в ад, - она попыталась улыбнуться. Это плохо получилось.
Нет, этот вечер не стал вечером долгих признаний и мучительной искренности. Она говорила совсем не долго. Легко руша все. Все его понятия о должном устройстве мира.
- Да, я здесь живу. И тот, кого ты видел в дверях – мой отец. Где мать? Не знаю. Отец выгнал ее позавчера, когда она пьяная притащилась со своим любовником. Давай никогда не будем любить, а? – как бы между прочим добавила она и не стала дожидаться ответа. – У меня в гостях редко кто-то бывает, особенно мужского пола. Подруг у меня нет, думаю ты понимаешь причины. А парни. Я как-то привела одного. Потом на месяц в этом доме мое имя поменялось с "Кристина" на "Шлюха". А то был просто друг. Не любовник даже. Андрей, я не хочу семью. Никогда, - она снова уткнулась лбом в колени. Он же хотел видеть ее лицо. Чтобы постараться верить в происходящее.
- Девочка моя… - он приблизился, чтобы обнять ее. Все остальное произошло за доли секунды. Прикосновение пальцев к ее руке. Она с невероятной скоростью отпрыгнула назад и сама больно ударилась о спинку кровати. Он почувствовал резкий удар в живот – ее ноги выпрямились. Кулаки ее сжались, захватывая покрывало.
- Не надо… - в округлившихся заплаканных глазах отразился животный страх.
В тот вечер ее чуть не изнасиловали. И она больше никому, кроме него, даже отцу, не могла рассказать об этом. Вот откуда слезы. Вот откуда этот приступ правды и приглашение в свой мир. Этот вечер стал его частым и неизменным сном в течение всего последующего времени.
И сегодня он снился ему. Спустя столько лет. В вагоне поезда, снова увозившего его. На чужих простынях. С незнакомой девушкой. "Давай никогда не будем любить, а?" но дело было в том, что он уже любил. И только теперь, проснувшись здесь и сейчас, осознал это. Четко. Он, никогда никого и ничего не любивший, — ни человека, ни место, ни предмет — он любил
Это чувство не было похоже на то, что он испытывал, или думал, что испытывал, к ней раньше — смесь искреннего восхищения и симпатии. Оно было более простым, даже примитивным, поскольку оно росло из самых потаенных глубин его сердца, и его нельзя было ни контролировать, ни осмыслить, ни утешить в разочаровании.
И он, наконец, понял, почему никогда не мог сказать даже самому себе, что любит ее. любовь представлялась ему чем-то примитивным, односложным. Это же чувство было слишком грандиозно, чтобы иметь название, в нем было намешано и любви, и ненависти, и ревности, и горя, и восхищения, и агонии, и страха, и ярости… но это была любовь. Самая настоящая.
Он поднялся. Соседа не было. Рыженькая успела уйти не оставив даже запаха. Новый день клонился к своему завершению – купе наполнялось яркими красками. Он смотрел в окно. Вдоль кромки деревьев на западе на голубоватой ткани неба появился красный шов заката. Он коснулся макушек деревьев, словно поджигая их. Нетронутая трава на поле полыхнула алым, как кисть, опущенная в красные чернила.
Еще одно письмо ей. Уже с признанием. Ведь больше ничего не оставалось. Еще немного и он сойдет с ума. Его взгляд пробежал по подушке. Один единственный волосок. Протянув руку, он коснулся его. Немного не тот, но… Она всегда была так прекрасна в вихре огненных волос. Он никогда не лгал, говоря, что они были его слабостью: он всегда был падок на красивые и дорогие вещи, на богатые цветом закаты и удивительные места. Он никогда не забудет эти волосы, их удивительный цвет — то ли крови, то ли вина.
А ведь никто и никогда не смог бы догадаться, как на самом-то деле она живет. Она всегда была ослепительна. Да, никто не бывал у нее дома, но он мог поклясться, что каждый, знавший и видевший эту девушку, приписывал ее семейству высшую категорию достатка. А именно ей - утонченный вкус и чувство стиля. Пусть не было модных вещей… а ведь модных вещей действительно на ней никогда не было…
И даже то красное платье! Он тогда только подумал, что она сбежала из прошлого столетия, но этой вещи действительно могло быть лет сто… Сейчас столько незначительных мелочей стали очевидными, столько уловок, вводящих в заблуждение любого.
А еще она заставила его бояться. Он не испытывал страха практически никогда, но она добилась этого. После того, как он побывал у нее дома, а точнее, после того, как ее чуть не изнасиловали, она методично стала расставаться со всеми своими любовниками. Один, второй, третий. Денис, через два дня Антон, еще через день Игорь, потом Леша и так далее. Она приходила и рассказывала об этом ему. По началу он радовался, а потом…
Да, она рассказывала, но кто ему сказал, что он был единственным. Может быть так же несколько дней назад она откровенничала с Лешей, а следом бросила его. Или с Антоном, или с Димой. Любой мог быть в этом списке. И любой мог считать себя единственным. И тут ему стало страшно. Страшно представить, что он может ее потерять. Бросить ее первым? Об этом не могло быть и речи! Ведь он мог стать одним для нее. Ведь был шанс. Поэтому он ждал. Ждал и боялся, как больше не боялся никогда в своей жизни.
И тогда ему пришло в голову: а что, если она не знает, что важна ему? что если она думает, что безразлична?
Два месяца длился этот страх. Два месяца он был самым милым и внимательным.
- Теперь вас у меня будет только двое, - как-то вечером сказала она и, как ни в чем не бывало, мило улыбнулась.
А еще через неделю ее мать положили в психиатрическую лечебницу. Он, наверное, должен был сочувствовать. И, может быть, даже смог бы это сделать, глядя на ее посеревшее лицо, потухший взгляд. Даже волосы ее, казалось, утратили былую яркость. Но не мог. Он все думал, знает ли Артем, второй "выживший", обо всем этом, был ли у нее дома, видел ли ее отца, видел ли ее условия существования? Или она только ему рассказала? Про мать. Он не мог, глядя на нее, заставить себя думать о чем-то другом. Она прекрасно управляла судьбами людей. Судьбами своих парней. Так почему же не смогла изменить семью?
Все эти вопросы, как самые противные вирусы, ежедневно поглощали его мозг, выпивали все живительные соки, опутывали душу. Самые страшные вирусы. Как же он ненавидел ее за это. Не выдержал.
- Я хочу, чтобы ты была только моя, - сказал он, целуя ее в висок так нежно, как только умел.
Она осела и обняла себя руками так, как будто ей внезапно стало очень холодно. Он смотрел на нее. Все его эмоции сплелись в один клубок в желудке: стресс, который он испытывал притворяясь, что все в порядке, ярость, шок, боль и, теперь, ужас; ужас от того, что что-то может случится прямо сейчас, и это он будет виноват.
- Нет, - она надела маску властной эгоистки и посмотрела на него. – Думаю, пришло время тебе понять, что никто и никогда не приручит меня, не заставит стать рабой своих желаний. Ты знаешь, что любовь делает с людьми, ты же знаешь, как и благодаря чему ушел из жизни твой отец. И ты все еще хочешь того же?
- Я не говорил о любви, - сказал он и тут же пожалел о своих словах – глаза ее полыхнули огнем, не огнем желания или страсти. Адским огнем, ничего хорошего не предвещающим.
Мгновение стало кристально-прозрачным и острым, как алмаз. Происходило что-то необъяснимое. Она стала другой, и он будто смотрел сквозь эту молочно-белую кожу, сквозь глаза, которые сделались холодными янтарными стекляшками. Он увидел гнев, ярость, бешенство — и страшную пустоту за всем этим, скручивающуюся в какую-то бесконечную спираль, что вела в такие места, где никогда не было света.
- Ты уже уходишь, - ровным голосом констатировала она.
Он взял с кровати куртку и вышел из ее комнаты. Все запахи, заполнявшие остальные помещения квартиры, как надоедливые мухи, роем ринулись ему в нос, заполняя легкие. Он бежал от нее, и в этом не было ничего приятного, не было ощущения легкости, которую, наверное, испытывают птицы, когда их выпускают на волю. Пусть даже из золотой клетки. Он был расколот и опустошен.
То была последняя их зима. Холодный и колкий красноярский февраль, со всеми его леденящими ветрами и обжигающе-морозными ночами. Но вместе с тем безудержно красивый. Февраль, который прошелся по каждой веточке не мягкой, а жесткой кистью художника, очертив до неприличия каждый контур, выделив все изгибы кованых оград и посеребрив мостовые.
@темы: Love is on-line, Творчество, Я
-
-
01.02.2008 в 23:29-
-
01.02.2008 в 23:30-
-
02.02.2008 в 03:05Ощущаю каждое слово так остро, как будто пишу это сама...
Браво.
-
-
02.02.2008 в 21:32Kassandra Malfoy не даром. Брат же пишет, плоть от плоти, кровь от крови )))
-
-
03.02.2008 в 16:11-
-
03.02.2008 в 18:16-
-
03.02.2008 в 18:20-
-
03.02.2008 в 18:27-
-
03.02.2008 в 19:19-
-
05.02.2008 в 15:15-
-
05.02.2008 в 15:20сочно - в смысле вызывает эмоции, насыщает их...тяжело объяснить. мне нужны эмоции, здесь я их получаю, насыщаюсь, утоляю жажду...поэтому сочно.
-
-
05.02.2008 в 16:58-
-
05.02.2008 в 17:20